«Я глупая, да?»
«Я ОДИН раз в интернате спросила, почему нам нельзя любить друг друга.
Мы что, преступление делаем ? А они сказали: «Так не положено!» -обветренную,
натруженную мужскую руку с большими мослами Катя, как птичка лапку, прижимает
к груди патетическим жестом. Но нет, это не поза, это мышечный спазм. И слова
её валятся неразборчивой кашей, с провалами-паузами, так, что знаки препинания
я теперь расставляю просто по смыслу, а не по слуху.
Катя, вечная девочка 28 лет, мямлит. Но ошпаривает шекспировскими вопросами.
«А вы не знаете, почему мы не можем быть вместе? Это потому, что я глупая,
да?» -она склоняет голову на бочок и смотрит долго, взглядом, ушедшим в себя,
пока под Димой ходуном ходит инвалидная коляска: он так много хочет сказать!
Но не может.
…Пасха, крашеные яйца. Апрель. Их время. Мы пьём чай в Катиной комнате
в «девчачьем крыле». Катя нежно обнимает чайник, чашки, пакетик заварки…
Хозяйничает. Её большие глаза блестят от радости, как будто в них постоянно
играет солнечный свет. Дима подкатывает поближе к накрытому столу и что-то
пытается мне сказать, но мычит. Катя кивает, тяжело всплёскивает руками
и начинает медленно, почти по слогам переводить Димины звуки: «Сегодня мы с ним
в первый раз завтракаем вместе!»
Первый завтрак — за 4 года. В палате центра реабилитации для инвалидов с ДЦП.
«Пока я спала, Дима приехал из своей палаты и положил мне на подушку подарок
на Пасху!» — показывает она на кубик мыла в яркой обёртке. И — светится.
У них один диагноз. А жизни разные. И врозь. Только один апрель — их общий.
Нет больше такого времени и места, где их жизни могут пересекаться. У сироты,
заложницы системы интернатов «глупенькой» Кати и домашнего мальчика Димы,
прикованного к коляске.
Они родились такими на свет. Но доступа к нему им не дали.
Дом в апреле
«КО-РО-ЛЁ-ВА Е-ка-те-ри-на Вя-че-сла-вов-на» — старательно выводит Катя
в тетрадке в клеточку, стиснув шариковую ручку, как будто она вот-вот убежит.
Дима тянет шею, чтобы заглянуть на страничку, и судорога улыбки переворачивает
его лицо. Он видит, что всё без ошибок, и от счастья начинает хлопать в ладоши.
В палате не раздаётся ни звука. Ладони попадают мимо друг друга.
«А ещё я могу «Дима» написать!» — говорит Катя, и Дима молча расплывается
в улыбке. На его груди неснимаемо болтается на тёмном шнурке поживший мобильный
телефон. Как униформа. Дими-на возможность «разговаривать», не открывая рта, его
шанс быть услышанным. Он шлёт мне ликующую эсэмэ-ску: «Это я научил Катю
буквам!» Аппарат скачет в его дрожащих руках, как скользкая рыба.
Одна Катя Королёва понимает Диму прямо так, на слух. Без всяких телефонов.
Хотя она и не умеет читать эсэмэски. И вообще читает с трудом. Благодаря Диме
недавно только узнала, сколько часов и минут показывают стрелки на циферблате.
Что такое электричество. Зачем нужны деньги. Что обозначают печати в паспорте
и какие бывают названия стран. У неё ДЦП, и в свои 28 она всё ещё как в первом
классе.
У Димы тоже ДЦП. Но он почти что профессор. Он без единой ошибки (только если
когда дрогнет рука) зимними вечерами пишет на своём ноутбуке книгу про их с
Катей любовь: «Я полюбил Катю с первого взгляда, когда она подняла слетевшую
с меня шапку и надела её мне обратно…» В палате реабилитационного центра, где
они познакомились четыре весны назад, он весь апрель учит её названиям городов,
играет в магазин и рассказывает про метро, в котором сам никогда не был,
но много читал в Интернете.
И я понятия не имею, как ему это удаётся.
Учить 28-летнюю девочку, которую никогда никто не учил. Государственную
сиротку, которой с детства припечатали в историю болезни: «Умственно отстала.
Необучаема». В интернатах Минздравсоцразвития нет даже школ. Что зря возиться…
Вроде человек, а на деле лишь единица учёта. Биологический материал. И у
выросшей Кати — ни знаний, ни профессии, ни собственной жизни, ни права
на выбор. Ни даже самого этого выбора — она же не знает, как по-другому бывает
на свете. Четыре стены интерната, палата для девочек — и так до конца.
Она хочет быть с Димой. И это единственное, что знает про эту жизнь.
Два беспомощных существа, которым заранее отрезаны все пути. Её никогда
не учили, как жить в этом мире.
А он никогда этого не мог.
И только любви её не надо учить. Ведь в Кате, ещё девочкой брошенной
государственной системой опеки в ведро с паршивыми яблоками, браком судьбы, —
живая душа, большая и сильная, как её руки. А разумом её стал Дима. Как она —
его светом. Его руками и ногами. И голосом его стала.
На целый апрель.
«Дима компьютер любит, — рассказывает она про него, изображая, как пальцы
стучат по клавиатуре: для неё ноутбук — гимнастика пальцев. — А я всё по дому
люблю… Посуду мою, делаю чай, помогаю Диме одеться, по вечерам надеваю ему
лангетки на ноги, он встаёт в ходилку, и мы ходим по коридору. Он очень
старается, потому что любит меня».
И так полвесны. Соединённые дугой коридора реабилитационного центра, в разных
концах которого находятся их палаты, мальчи-
ковая и девчачья. Почти что дом. Апрельский курс реабилитации — ежегодная
путёвка в счастье…
Язык дельфинов
А КОГДА он заканчивается, Диму мама увозит домой, в квартиру в подъезде, где
нет пандуса, так что большого и взрослого сына она уже до следующей весны
не сможет вывезти из дома. Катю забирают в психоневрологический интернат, где
она живёт с 18 лет. Дима начинает набирать на своём ноутбуке кричащие обращения
в общественные организации и просто к людям, а Катя натирает мозоли, ухаживая
за лежачими больными.
И так до следующего апреля.
Потому что даже на Новый год Катю не отпускают в гости к Диме.
Потому что в интернате думают, что это не любовь. Они же больные,
дэцэпешни-ки, этот Евдокимов и Королёва. Какая уж тут любовь…
Эти месяцы в разлуке, на разных концах Москвы, мне кажется, они общаются, как
дельфины, которые издают никому больше не понятные звуки и слышат друг друга
через многие километры густого пространства.
«Мы не можем друг без друга», — просто говорит «глупая» Катя. Мямлит. А я
почему-то не знаю, куда деть глаза от такой обжигающей откровенности. Ведь Дима
инвалид не тогда, когда не может выговорить мучающие его мысли или когда
не может выйти из дома из-за отсутствия дурацкого пандуса. А когда он — минус
Катя. Странно, что никто, кроме них самих, этого не замечает…
История Димы и Кати, которых вы никогда не встретите на улице и даже
не сможете расспросить об их судьбе, на которой уже изначально поставлено
клеймо: «Не суждено» — одна из тысяч, и эти тысячи — не увидеть и не услышать…
В следующем октябре Диме исполнится 34.
|